«Вот яблоко. В нём зёрна.»
«Вот яблоко. В нём зёрна.»
* * *
И лишь в одном душа моя тверда:
Я изменяюсь, – но не изменяю.
Зинаида Гиппиус.
Вот яблоко. В нём зёрна. Я – одно.
Съедите яблоко… А зёрна – за окно.
Чрез срок – лист первый из земного
чрева,
и, смотришь – уж не деревце, а древо.
А яблоки какие там, друзья!..
И в каждом яблоке том буду я.
Вы ж осознайте под своим окном,
что суть не в яблоках, а в дереве одном.
* * *
Я будто, я словно, –
я, может, прозрачный, –
поток – безусловно, –
живой – однозначно.
Несущий не влагу, –
всё жидкое ложно, –
слова на бумагу,
и, камни, возможно.
Ломая границы, –
конечно, жестоко, –
я льюсь на страницы
гранитным потоком…
* * *
О, всё знакомые черты…
Всего каких-то пара линий,
и вот, с букетом белых лилий,
с портрета нежно смотришь ты.
Лукавый взгляд оленьих глаз
и упрекает, и прощает,
и даже будто обещает,
что ты заговоришь сейчас.
Не пред картиною стою –
ты наяву с букетом лилий,
поправ законы чётких линий –
протянешь руку мне свою.
Я жду, мой друг. Спеши. Пора…
А на устах полуулыбка, –
или художника ошибка,
или фантазии игра.
* * *
Наталье Кристиной
В твой стан далёкий Млечный путь
бумажный гонит пароходик,
и что-то вслед за ним уходит,
представишь, вспомнив как-нибудь,
ночных дворов оскал немой,
где сердце бьётся как шальное,
и громыхание стальное
подъездной двери за спиной;
и тёмный лестничный пролёт,
здесь по углам ютятся страхи,
и будто крыльев чёрных взмахи –
сквозняк, что за душу берёт…
Почтовый ящик, – дрожь в руке, –
но пуст, увы, седой от пыли…
Все пароходики уплыли
по мной придуманной реке…
Ещё рывок; я дома;
свет
на тесной кухонке включая, –
вдох-выдох – ароматом чая
и дымом крепких сигарет…
Не почерк – шрифт, он скуп и сух
и, в книге не найдя ответа,
с тобой до самого рассвета
я разговариваю вслух…
* * *
Приручённую птицу –
и вдруг
по зиме отпустить из полона?..
Разве бедная птица виновна,
что не знает дороги на юг?
С. Токомбаева.
Вверх по шаткой лестнице
загнала тоска…
Молодого месяца
золотой оскал –
всё казалось – ласковей,
жарче, горячей;
а тоска гнала – скорей! –
в непогодь ночей
за его улыбкою
(от такой – в озноб!),
за мечтою зыбкою
паутиной троп…
Истоптав ботиночки, –
всё к нему, вперёд…
А в глазах-то льдиночки, –
обожглась … об лёд…
* * *
Невозможно
прозрачные буковки слёз
в твоём голосе дрогнувшем
не замечать.
Сергей Донбай.
Низать на нити улиц тёмных
(связать друг друга нечем)
стеклярус фонарей бездомных,
чтоб подарить при встрече.
О разном говорить, о многом;
о главном – не решиться…
И табачком несёт из окон,
и стынет чай с душицей…
Вползают сумерки густые…
Блокнот почти дочитан…
И струны – дрогнули – застыли;
не струны – души чьи-то.
* * *
Веронике Долиной
Там окон тёмные кресты,
там половицы нервно стонут,
и будто даже воздух тронут
отчаянием пустоты.
Там пыль не пахнет забытьём.
О, этот горький запах тлена,
он будто вырвался из плена
в разрушенный дверной проём.
Ступени не сбегают в сад –
их оплетает вьюн безбожно,
мхи обживают осторожно,
вползая, словно наугад…
Там нет ни памяти, ни сна, –
зато безвременья без меры;
дом-призрак – без любви и веры –
надеясь, ждёт – придёт весна…
От сквозняков слегка знобит
и половицы нервно стонут…
Лишь дождевые слёзы тронут
тот дом, что нами позабыт…
* * *
Знаешь, как тает мечта на ладони?
Белый восторг превращается в слёзы.
В сумерках лживы и взгляды, и позы.
Город в своём равнодушии тонет.
Грязных желаний и мыслей сугробы
серые лягут вдоль улиц под утро.
Сердце одно терпеливо и мудро;
сердце – одно, средь гремящей утробы
города,
верит в мечту, и наивно
белый восторг на ресницы и губы
ловит, не зная, что лживы и грубы
могут быть те, кого любишь … взаимно…
* * *
По городу, которому бессонница
сомкнуть не позволяет глаз,
спешу к тебе – давай не будем ссориться,
пусть ссорятся другие из-за нас…
Не улицей, – там и тропа нехожена…
Как леденцы на палочках – бери! –
ждут самого последнего прохожего
(спешащего куда-то) фонари.
За месяцем, серьгою в небо брошенным,
спешу к тебе, не разобрав пути,
пока не раскатились звёзд горошины,
чтоб хоть по ним суметь тебя найти…
* * *
Город стих. Жемчуга фонарей
нанизав на проспекты пустые –
город в сумерки рвётся густые
у закрытых дверей…
И, ночную дробя тишину,
звёздной пылью наполнив карманы, –
ты идёшь – провожая в туманы
золотую луну.
Время ход замедляет к утру…
И мечты бледный день разметает, –
так листва с тополей облетает
на сентябрьском ветру…
* * *
Подумать только – облака!
И снова мысли душат…
И даже нежная рука
не исцелит мне душу…
И омут тихих серых глаз
лукавой лаской брызжет, –
и этот взгляд – в который раз! –
дотла мне сердце выжжет.
И губы сладкие твои
рождают песни лета…
Любовь прекрасна – для двоих, –
но – для кого-то, где-то…
О, как печаль моя горька,
и счастье моё мнимо…
Подумать только – облака! –
но, как и счастье – мимо…
* * *
Когда-нибудь (застигнута врасплох)
постичь не в силах разочарованья,
вернусь в свой сад,
что в пору увяданья
и к моему страданью не оглох.
В нём всё живёт, –
одним лишь днём –
и пусть! –
пока в ночи вдруг заморозок грянет.
Я в сердце сада –
он мне в душу глянет, –
и мы разделим горе, горечь, грусть.
Ещё нескоро ляжет снежный гнёт,
и мне, поверив в Бабье лето, снова
сад – в утешенье – дорогое слово
листвой опавшей ласково шепнёт
* * *
Погода портится… Октябрь.
Сад в летаргии – не во сне…
И в воздухе ещё не снег,
и не предчувствие (хотя бы)…
И в голосе ещё не лёд –
слова отточены, не колки…
Нагих ветвей сухие толки,
да туч немых свинцовый гнёт…
Погода портится… И пусть
октябрь уж не оплачет сада…
И лишь старинная ограда
сочит рябины ржавой грусть.
* * *
Доверься духу выходного дня;
его объятья – тёплым пледом –
врачуют душу, – и при этом
ни слов не нужно, ни огня.
И пальчиком бессмысленно следи
мороза первого картинки,
считай летящие снежинки, –
как будто вечность впереди…
Который час – неважно!
Дай судьбе
хотя бы день на передышку, –
день – недочитанную книжку,
где я скучаю по тебе…
* * *
Я полюбила быт за то,
что он наш общий быт,
что у меня твоё пальто
на вешалке висит.
Римма Казакова.
От звонка до звонка
коридор изучать…
В сердцевине замка
поворота ключа
ждать…
У мутных зеркал
и ответ – приговор, –
одинокий оскал
в сердцевину – в упор…
А потом – как во сне –
не в любви, а во лжи, –
только тающий снег
на ботинках… чужих…
* * *
Пахнет хвоею еловой,
и легко идти,
мальчик мой белоголовый,
нам не по пути.
Здесь простимся, у опушки…
Ну, теперь беги, –
ждут тебя друзья-подружки.
Ждут меня враги.
Вкруг тебя курится ладан.
Бог тебя храни!..
Мне ж заступников не надо, –
злые все они.
Что же ты стоишь угрюмый,
не стремишься в путь…
Обо мне, прошу, не думай,
обо мне забудь.
Всё минует: время, люди…
И в такой же час
даже запах хвои будет,
но не будет нас.
* * *
Как таинственно и тихо –
сумрак крылья распростёр…
Вдруг языческий костёр
до небес взметнулся лихо…
Заплетая ветви в косы,
в диких всполохах костра
бродят тени до утра –
распоясаны и босы.
Их русалочьи повадки,
смеха лёгкого звонки,
их духмяные венки
так заманчивы и сладки…
Ночь Купальская – к исходу.
Прячет папоротник цвет…
Где же счастье?..
Но в ответ –
лишь луна глядится в воду.
* * *
Там в кружеве ветвей,
в паучьем деле тонком
трепещет солнце –
скольких! – летних утр
ты росный
собираешь перламутр –
на нитку лет… –
совсем ещё ребёнком.
В любви и нежности
твоей равновеликой
простая мудрость:
взгляд – открытый в мир,
жест – сердцу и –
так трогательно мил –
рот, перепачканный клубникой.
Ах девочка! –
в руках ромашковым букетом –
вся жизнь
(пока не очень и пестра).
Так часто –
в сполохах осеннего костра –
тебя я вижу
тем далёким летом.
РЕЗОНАНС НА ПРОЧИТАННОЕ
«Когда-то мы с Натальей Николаевной Гончаровой говорили о том, что от стихов Ольги Комаровой тянутся два шлейфа: один – в серебряный, другой – в золотой век русской поэзии. Потому что основа Ольгиного поэтического творчества – великая классическая поэзия. При этом непостижимым образом её стихи остаются абсолютно современными. Может быть потому, что в них – вечные человеческие чувства.
Лирика Ольги Комаровой – это мягкий, негромкий разговор с читателем.
Можно представить героиню её стихов. Это взрослая умная женщина, задумчивая мечтательница, тонкая натура. Она умеет радоваться и умеет грустить. Душа её открыта всему доброму и прекрасному: природе, стихам, любви, музыке».
Сергей Гринберг.